Айдын Ханмагомедов. «Любовь и родина». Махачкала, 1993, 24 с.

 

От автора

Я, если хотите, русскоязычный поэт, которому приятнее именоваться российским. В застойный период вышел мой единственный стихотворный сборник «Встречи» (1979), заметно попорченный цензурой. Остальные стихи были изданы за счёт средств автора в последние годы, причём серьёзные издатели, например, в сборнике «С Дербентом в сердце» умудрились допустить более 20-и неточностей и грамматических ошибок.

«Любовь и родина» – моя шестая попытка пробиться, преодолевая застой, к своему читателю.

 

ОСЕНЬ

Три фрагмента

I

Роняет

            осень

                      листья

                                 с высоты,

листовками багряного восстания,

их провожают в дальние скитания

ограбленные дочиста сады.

Но грусть свою храня от суеты,

запив дождём утрату расставания,

как лоскуты огромного страдания,

покрыли землю жёлтые холсты.

Приди на миг! Напомни очертания

твоей непостижимой красоты.

Здесь, в осени, как в зале ожидания,

я жду тебя, но всё не едешь ты.

 

II

Роняет

            осень

                      листья

                                 с высоты –

несбывшиеся летние мечтания,

так рукопись запретного создания

роняет пожелтевшие листы.

Но небеса по-прежнему чисты

теорией туманного познания.

Я сам приду к тебе без опоздания,

и станут вновь признания просты.

Добро и зло сольются в сочетание,

воздвигнут над планетою мосты.

И жизнь моя, как в зеркало кристальное,

уставится в прозрачность доброты.

 

III

Роняет

            осень

                      листья

                                  с высоты,

как звонкую эмблему умирания.

Блеснувшие за миг до угасания

закрыли звёзды огненные рты.

Я по ночной пещере темноты,

где выходом мерцает утро раннее,

несу тебе на позднее свидание

моих стихов опавшие цветы.

Они взлелеют девичьи мечты

и веру в край, где есть любовь бескрайняя,

где листьям

                    вечно

                              падать

                                          с высоты

звенящею эмблемой умирания.

 

ЛЕСНЫЕ НЕВЕСТЫ

На опушку леса по тропинке скользкой

я пойду прощаться с плачущей берёзкой.

Обниму, утешу, назову прекрасной

и стихи прочту ей о любви ненастной.

А потом уеду, чтоб грустить в Дербенте,

и с чинарой юной встречусь на рассвете.

Обниму, и тоже назову прекрасной,

и стихи прочту ей о любви ненастной.

Я чинаре ножку побелю извёсткой

и представлю, будто я опять с берёзкой.

 

ЛЕВЕЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ

Есть смешная девчонка … в течение дня

караулит повсюду меня,

а порою, бывает, и по вечерам

молча ходит за мной по пятам.

Я просил, возмущался, приказывал ей

убираться домой поскорей.

Но девчонка в течение каждого дня

продолжала тиранить меня.

И тогда, чтобы как-то осилить её,

я достал у соседа ружьё.

Предварительно спрятав его у пруда,

заманил я девчонку туда.

Но она, как ни мучился внутренне я,

устояла и против ружья.

А когда я прицелился в юную грудь,

попросила: «Левее чуть-чуть».

 

НА ЗАРЕ

Не злись, подруга, за ночной роман,

не клюйся ноготками, будто птица,

а лучше помоги мне похмелиться

и слей остатки роскоши в стакан.

Я выпью с позволения зари

лишь за тебя за юную, за злую,

за грусть в глазах озёрно-голубую,

за твой укор, но больше не кори.

Возьми себя ты в руки и меня,

и пусть твои ладони, будто лодки,

нас унесут от пошлости и водки

на ясный берег пасмурного дня.

 

ДАМА

Ты пришёл и разодет,

и обут по моде,

и шикарен, как валет

в карточной колоде.

У тебя и масть, и цвет

моего кумира,

а в придачу партбилет,

дача и квартира.

Сколько зим и сколько лет

я ищу валета,

облетаю целый свет

в грёзах до рассвета.

Но не ты мне нужен, нет,

и не жди погоды.

Просто ты не тот валет,

не из той колоды.

 

ПОПУРРИ

Бесподобны бесстыжие губы твои

и, пои не пои,

ненасытны, как почва пустыни.

За червонец, а может, за два или три

о любви попурри

ты сыграешь любому мужчине.

За гармошкой губной на свету и впотьмах

ты потянешься в пах

госпожой и рабыней паскудства.

Под любою помадой таи не таи,

только губы твои

всё равно выдают свои чувства.

Знать, давно ты вошла в заколдованный круг

одиноких подруг,

что всегда не любимы, а любы.

Я безмолвно за них пью с нежданной тоской,

но пируя с тобой,

славлю вслух бесподобные губы.

Даже жаль, что приходит разлуки черёд,

ибо время не ждёт,

а сегодня и буйствует психом.

Так скорей ошампанься, доешь, докури,

и сыграй попурри,

и меня поминай, но не лихом.

 

НЕ НАДО

Не надо упрёков, не надо,

и вздохов не надо, и слёз.

Мы снова сойдёмся когда-то

в тени постаревших берёз.

Тогда не о зимних невзгодах,

о лете без всяких забот

на самых счастливейших нотах

листва голубая споёт.

Сама, позабыв о кручине,

ты будешь смеяться до слёз

над теми слезами, что ныне

ты льёшь почему-то всерьёз.

Пусть тот, кто пойдёт за тобою,

с тобой не расстанется впредь.

Я буду венчальной свечою

над вашей любовью гореть.

 

МОНОЛОГИ РОЗ

I

Я красна не от рожденья,

а от крови соловья.

Участь горькая моя

выше всякого сравненья.

Это было ранним летом –

долгожданною порой.

Прилетел ко мне с рассветом

соловейко полевой.

Я привыкла к песнопевцу,

долго певшему в ночи.

Были звуки, как ключи,

подбираемые к сердцу.

Но негаданно-нежданно

кто-то злобу затая,

выстрелил из-за бустана

прямо в сердце соловья.

До последнего мгновенья

утирала рану я.

Я красна не от рожденья,

а от крови соловья.

 

II

Я – белая роза,

но прежде была я

не беловолоса,

совсем не такая,

была я и краше,

и не было горя.

Любил меня раньше

певец с плоскогорья.

Нам так улыбались

удачи в начале…

Но счастье – оазис

в пустыне печали.

Сражённый за песни

преступной рукою,

он пал с поднебесья

и лёг предо мною.

Я плакала долго

у мёртвого тела,

и сердцем продрогла,

и вдруг… поседела.

Не беловолоса

когда-то была я…

Я – белая роза,

седая, седая.

 

III

Я – чёрная роза, но в детстве

была я светлее раз в сто.

Я вынесла множество бедствий,

которых не вынес никто.

Когда-то, любимая страстно,

не знала, не ведала я,

что самой на свете несчастной

бывает любовь соловья.

В порывах святого волненья,

во власти надежды большой

я долго в пленящее пенье

вникала пленённой душой.

И счастьем, огромным на редкость,

светились мои лепестки.

Потом лепестковую светлость

обуглило пламя тоски.

 

СОНЕТ

Оплачь любовь и отгрусти скорее,

Чтобы с весельем стать накоротке

Назло тому, кто в брачном тупике

С обычной самкой изменяет фее.

Сожги письмо и за корявый почерк

Осмей сонет, где в трепетной тоске

Цветёт на свечке, как на стебельке,

Негаснущий багряный лепесточек.

Не обманись надеждой сокровенной,

Когда рулада на дверном звонке

Вновь зазвучит в твоём особняке

В былой аранжировке несравненной,

Сумей оставить двери на замке,

Пусть рядом гость и ключ невдалеке.

 

ОДНИ У ФИНИША

Не зови меня ты, не мани,

сердце, покоряющее дали.

Видишь – мы у финиша одни,

а другие и не стартовали.

Ни к чему стремительный рывок

одиночке, если за собою

он к высокой цели не увлёк

тех, кто именуется толпою.

Утомив призывами людей,

я и сам устал, как зазывала,

но наверх по лестнице моей

мало кто поднялся из подвала.

Не мани меня ты, не зови

время, уподобленное року,

лучше навсегда останови

и верни к родимому истоку.

Обрати меня в утробный плод,

обручи во чреве с тишиною,

и пускай решится на аборт

женщина, беременная мною.

 

РОДИНА

Что слова? Они у всех одни:

добрые, горячие, сухие.

И тебе такой же я сродни,

лишь такой, как многие другие.

Злой иль добрый, тихий или рьяный,

от тебя вблизи ли, вдалеке –

я всего лишь палец безымянный

на твоей руке.

 

РОССИЯ

Кто не захлёбывался словом

и пел не судорожно, тот

тебя вовек не воспоёт

во всём величье васильковом.

Пусть пишет он пером Жар-птицы

и в дождь макает, и в росу,

перенести твою красу

он не сумеет на страницы.

Ты и частушки, и романсы,

и скорбь, и бред, и торжество,

а может, более всего

полуштрихи, полунюансы.

Твой голос, сотканный из вздохов,

сильнее, чем сама метель

и даже чем цветная трель

лесных воздушных скоморохов.

Пора мне вырваться из мненья,

что я с охапкой слов и грёз

в объятья девственных берёз

свалился с пика вдохновенья.

Уж лучше любоваться немо

без стихотворческих потуг

природой, где незвёздный луг

и неромашковое небо.

Пора бы позабыть куплеты,

что мне напели соловьи

и сумасшедшие твои

сумасводящие поэты.

Но разыграюсь, как стихия,

настроюсь на протяжный стон

и судорожный полутон,

чтобы воспеть тебя, Россия.

 

КОПЬЁ

Устал я, берёза, от жизни,

от власти репья и от пней,

от всех, кто в гигантской отчизне

в плену лилипутских идей.

Спасибо тебе за приветы,

за доброе дело твоё,

за то, что засохшую ветвь ты

легко превратила в копьё.

Ты это оружье без страха

сквозь долгие вёрсты и дни

мне в южное сердце с размаха

метни, дорогая, метни.

Пронзённый последним приветом,

скончаюсь в падении я,

и будет мне сладок при этом

берёзовый привкус копья.

Посадят невинные дети,

как саженец, в землю копьё.

Пусть будет, берёза, в Дербенте

расти поколенье твоё.

Пусть юный дербентец о жизни

напишет похлеще, чем я,

и будет цениться в отчизне

дороже и пней, и репья.

 

МЕЖ ДВУХ РОДИН

Любить неимоверно и не вслух

устал мой дух и больше не пригоден

оказываться жертвою меж двух,

нет-нет, не зол и не огней, а родин.

Живя вдали, влюбляясь в край иной,

я слышал, как во мне звучала тара

о том, что под зелёною чадрой

грустит моя дербентская чинара.

Покинув край есенинских берёз,

его не забывал я ни на сутки,

вот и сейчас среди прекрасных роз

вздыхаю о далёкой незабудке.

Я самый горемычный из людей,

живу, любя единое и воя

от мысли, что на родине моей

получужой везде и полусвой я.

           

МАРТ 1953 ГОДА

Ах, какое внезапное солнце взошло

лить над снежной тайгою свой свет и тепло.

Всех застал он врасплох, этот редкостный миг,

тихо ахнул по-детски угрюмый старик.

Ничего ведь подобного не было тут,

где одни лишь видавшие виды живут.

Я отбросил пилу и на целый момент

перенёсся душою в далёкий Дербент.

Всем припомнились мамы, родные края,

всех надежда ужалила, будто змея.

Вспыхнул, словно костёр, об амнистии слух,

посветил, потревожил сердца и потух.

 

СТАЛИНУ

Нет наверно, не беспричинно,

а за травлю невинных душ

как отец ты лишился сына,

ты двух жён потерял как муж.

Только мстящей природе мало

даже личной смерти твоей.

И второго сына не стало,

чтобы стало тебе больней.

Дочь твоя блуждает по свету,

четырёх поменяв мужей.

Стыд и срам твоему скелету,

супердеспот и сверхзлодей.

Ты, хитрейший из всех тиранов,

прикарманил любовь низов,

но и в дебри твоих карманов

свет пробьётся в конце концов.

Ты людей тогда не обманешь

напускной добротой лисы.

Ты во зле волков перетянешь,

если те взойдут на весы.

Для страны уже не опальной

даже прах твой мерзости полн –

не для урны он погребальной,

а для мусорной урны он.

 

ПОСЛЕ ПУТЧА

Погибшие братья, вы вместе, втроём

посмертно прописаны в сердце моём.

Мне кажется, будто в дербентском краю,

я камнем надгробным над вами стою.

Поскольку я спасся в те дни от огня,

за грех мой невольный простите меня.

За грех, что стоял я четвёртым в строю,

в котором лишь трое погибнут в бою.

Коль новый с врагами завяжется бой,

я пятого брата прикрою собой.

Я стану как вы вдохновителем масс,

хоть мне одиноко и трудно без вас.

Теперь не четвёртым, а первым стою

за Родину-мать, за Россию мою.