Айдын Ханмагомедов. «Полночь и полуночье». Дербент, Издательство «Типография № 3», 1997, 40 с.
Айдын Ханмагомедов – неофициальный русскоязычный поэт, чьи стихи одинаково оригинальны по содержанию, по форме и даже по фонике. Так, например, его «Каламбурный сонет» по праву считается беспрецедентным поэтическим произведением, а перевёртыш «Фрау и леди сидели у арф» является, может быть, самым удачным из всех существующих. Поэт, устремлённый вглубь, проникает в секретную область души, чтобы потом её рассекретить, играя на лире и используя для этого необычные слова и словосочетания: наднебесье, безнебье, йогиня, забуквие словес, бессонница во сне, зов безъязычья, былая будущность. Магомед Гамзатов, член Российского Дворянского Собрания
ПРЕПОЭЗИЯ Я чую препоэзию, а это заумный бред, забуквие словес и редкой ночью на мольбу поэта узорчатые отзывы с небес. Она почти не пишется, а пышет и одаряет радужной дугой, где каждый звук неугасимо вышит не здешней нитью, тамошней иглой.
КАЛАМБУРНЫЙ СОНЕТ Лесные нимфы, я давно за бором, Как будто за таинственным забором, Где юный май не теребит повесу, Кто чужд ему по возрасту, по весу. В объятьях послезимья, а не мая Молчит душа не певчая, немая И пьёт со мной за небыли, за были, Которые вы тоже не забыли. Меня для вас юнцы не раз сменяли, Беря пример случайно не с меня ли, Кто отлюбил и вот скорбит у бора Лишенцем без весеннего убора. Я пьян мертвецки, думы не трезвее, Где снова вы, которых нет резвее.
НАДНЕБЕСЬЕ Я твой вовек, о героиня песен, но в дни, когда я духом наднебесен и окунаюсь в голубую кровь, не приземляй меня, не прекословь певцу, кому ни мир неинтересен, ни ты, чей взор на время нечудесен, хотя небесен и сулит любовь тому, кто ныне наднебесен вновь.
УТРО Вот он рождается мудро мудрым зовущийся час, тени прощального утра плавно вливаются в нас. Полный блаженства и муки мир выплывает из тьмы, чтобы для нас у разлуки выпросить встречу взаймы. Вновь в единении чудном мы обособимся в нём, тайно увидимся утром, тайно расстанемся днём. Явь вперемежку с мечтами, контуры трепетных плеч и вдохновенье – устами страстные губы обжечь. Что-то как тайна умчится, явь переплавится в сны, ты не вернёшься, как птица неповторимой весны. Что же, по-новому мудро будет рождение дней, чтобы мудрёные утра стали ещё мудреней.
БЕЗ НАЗВАНЬЯ Стихотворствуй, и пой, и паломничай в долгие ночи, мне так ладно с тобой и дорога к удаче короче. Все уснули давно, занавесив и окна, и души, только в наше окно смотрит ночь чернооко и тужит. И неведомо мне: если спали бы ночью поэты, кто на мрачной земле зажигал бы сердца и рассветы.
УБЕЛЁННЫЙ СОНЕТ О милая, зачем ты завлекла Меня в чужую рощицу влюблённых, Где не для нас амурная стрела Из-за ветвей насмешливо зелёных. Нам зябко здесь и в поисках тепла Берёмся мы за роли умилённых, Но чувствуем, что греются тела И холодно на душах убелённых. Как чуждый слух и взор из-за угла, Смущаем мы по пояс оголённых, Таких шальных, что не хватает зла И строчек не хватает окрылённых. Мы здесь с тобою пепел и зола Былой любви, сгоревшей не дотла.
ЯКОВУ КОЗЛОВСКОМУ Ты букву «а» отправишь спать, но «у» не дашь уснуть, чтоб слово ласковое «мать» перевелось как «муть». Сбежит из хлебницы батон, а из чехла баян, зато раскроется бутон и явится буян. При нём, увы, не пах и зад, а только пух и зуд. У вас обоих общий сад, в котором нынче суд.
ВЕТЕР Снова вечер, снова ветер снег сшибает со стрехи и при лунном белом свете пишет белые стихи. То в содружестве с морозцем жизнь читает по складам, то лихим канатоходцем мчится вдаль по проводам. И сворачивая ветви в удивительный рожок, мне трубит, что сам я ветер без маршрута и дорог. Ах, не он ли, беспризорный, на окне напутал нить? Хорошо б его узоры в песнь живую перелить.
ТОПОЛЬ На поле топком, где мир жесток, зачем ты, тополь, так одинок? Твои собратья с других полей под игом счастья живут пышней. И все речисты на общий лад. О чём молчишь ты, их пленный брат? И к небосклону в немой простор зачем ты крону свою простёр?
КАЛАМБУР ДЛЯ ТЕБЯ Ты вся в быту, ты вся за быт, а я грущу о том, что будет и тобой забыт мой стихотворный том. А там вовсю то боль, то бой, то вдруг фиал вина, моя пред всеми и тобой последняя вина.
ИЗ ЦИКЛА «ГАЗЕЛЬНЫЕ ВОСЬМИСТИШЬЯ» 1 Ты травка объятий в объятьях травы, где шепчутся губки с губами на вы. Не каждая дева, как стих-перевёртыш, и с ног изумительна, и с головы. В тебе триедины влюблённость невесты, и ревность супруги, и горесть вдовы. Читаю тебя я то слева направо, то справа налево, увы не увы.
2 Ты робко приснилась почти наяву, сама напросилась на чай и халву. Легко погрузилась в стихию постели, где лодкой помчала меня в синеву. Потом из стихии в объятья рассвета ушла незаметно, минуя молву. Сижу и скорблю на постели, в которой так часто тонули, а я на плаву.
3 Шалунья, а тень от тебя как чадра, которую сбросила ты до утра. Посеяны маки, невинные маки на синей лужайке ночного ковра. Над нами лукаво сияет окошко, где светится месяц, похожий на бра. Ты тоже светла и подобна странице, что вся для газели и вся для пера.
4 От пят до макушки ты вся из огня, как радужный мостик, ведущий меня. Как много в тебе разноцветного вздора, который не виден в сиянии дня. Ты утром за парту, а после за книги, где скучные цифры и просто брехня. Ты словно не мостик, в котором сокрыты твоё разноцветье, моя беготня.
5 О дева, когда ты грустна у окна, ты свечка, на пике которой луна. Похоже на пламя ночное светило, а ты белоствольна под ним и стройна. Две талые капли с горящей вершины подобны слезинкам с незримого дна. Все лучшие думы мои мотыльками, а грешная дума уже сожжена.
6 Саади как путник, а дева как путь, где губы не в губы, а в голую грудь. Есенин, узнавший от Шаги об этом, не понял святую и скрытую суть. Ведь женские губы как дивные розы, от коих Саади сумел увильнуть. В них царствие кривды, где даже признанье, где даже молчанье не чище, чем муть.
ИЗ ЦИКЛА «ПЯТИСТРОЧЬЯ» 1 Танка – это пятистрочье об обратной стороне, о бессоннице во сне, танка – это пятиочье не на лике, а во мне.
2 Люблю пустосмешку за длительность пауз на пёстром лугу, где ромашковый парус и маковый флаг на опушке плавучей, где все пассажиры цветочною кучей и грусть незабудки плакучей.
3 Соловей не верен розе только в грёзе, только в грёзе, где блудит он не с блудницей, не с кукушкой, не с синицей, а с жар-птицей, а с жар-птицей.
4 Спроси о деве у немых зеркал, привыкших часто отражать повадки танцующей с собою акробатки, её греховной святости оскал, самозащиту и самонападки.
5 Я почуяла, как из постельной глуши стюардессой при юном пилоте возношусь на ковре-самолёте, где люблю и по зову дремотной души, и по рёву недремлющей плоти.
6 Устав от дамы с розой, рифмующейся с позой, вдруг вспомню ту, чьи дики росистые гвоздики, и вновь займусь не прозой.
7 Лишь зарево, похожее на Данко с кровоточащим факелом в руке, заметило, как сам себя в тоске, а не тебя я пригласил на танго, чтоб сбить тоску о той, что вдалеке.
8 На личике снежной бабёнки особой, что слеплена летом и схожа с зазнобой, но тает, и кажется полудурнушкой, и пахнет вовсю холодильной утробой, я вспыхну осенней веснушкой.
9 Я душою снеговик, ты и с виду как жар-птица и желаешь породниться ты навек, а я на миг, чтоб успеть воспламениться.
10 Он зябкие губы в ненастной ночи приблизил к свече, чьи уста горячи, она обомлела, потом встрепенулась и пламенным ликом к любви потянулась, а он, прикурив, отошёл от свечи.
11 Ты так далека, озорница, но где б ни была ты и где б я ни жаждал тобой насладиться, ты, словно небесная птица, слетаешь в объятья безнебья.
12 О деве, ушедшей не прочь, а так, что расстаться невмочь, в душе моей вызрела танка как текст к чёрно-белому танго, которым наполнена ночь.
13 Ты в чёрном будто беленькая тучка и пёстрое дитя, с кем я, как чернотелый белоручка, не запестрел, хотя не плотью ты, а духом недоучка.
14 О юная землячка хокку, под эту танка поскорей овейся мною и согрей свою Японию, но сбоку любовью импортной моей.
15 Вот полночь, но нет полуночья, в котором полночное в клочья и вспышка под зов безъязычья. Без этого нет златострочья, немыслима песня жар-птичья.
16 О том, что всюду полицаи в единую сплотились шайку и к их услугам волчьи стаи, не зря ору под балалайку, раз умиляю полицайку.
17 Стрела перед сердцем качнулась слегка, умышленно сбилась с воздушной дорожки, застряла подмышкой, но исподтишка велела мне замертво пасть понарошку, наверно, была не одна у стрелка.
18 Разбужен беседой меж злом и добром, меж смертью и жизнью в душевном эфире, я, как перехватчик, проникну тайком в секретную область души, а потом её рассекречу, играя на лире.
19 Личности не тип, а одиночки, золотые звенья вне цепочки, где Сократа гневная Ксантиппа ждёт как представительница типа и жена рождённого в сорочке.
20 Ушёл бесснежно старый год, но утро рождает мысли из разряда ультра о том, что из Дербента не навек желанная иными инопудра отечественный вытеснила снег.
21 С небезударным окончаньем «ия» нет имени ни для одной страны за вычетом тебя, моя Россия, которую врывающийся в сны с самим собою срифмовал Мессия.
22 То ли шайка, то ли рать, рассудив, что он и нужен, с кем и кал не без жемчужин, вся попёрла избирать и Россию обсирать.
23 Живём мы, Россия, живём одною рукой на чужбине, другою в обнимку с хамьём, но чаще ты в сердце моём в живых и как будто в помине.
24 У нас, неоткровенно говоря, без Ярославны и без Пенелопы и в высшем свете полуостолопы, которых затевали втихаря ослиный икс и игрек антилопы.
ИЗ ЦИКЛА «ВЕРЕНИЦА ЧЕТВЕРОСТИШИЙ»
ЖЕНЩИНА Я нескверную девушку в сквере полистал как банальную книжку от шарфа до симсимовской двери, на которой сломали задвижку.
ЕРЕТИЧКА Губы блудные твои, что на миг с моими спелись, исповедовали ересь недолюбленной любви.
НЕО Будь до ночи просто милой, а ночами напоказ неомилой, неокрылой неокаждый неораз.
ВЕНЕРА Я меж небылью и былью, меж люблю и не люблю, я и птицу обескрылю, я и камень окрылю.
ГЛОБУСНАЯ ПАРА Мир раздвоился на милашке, чьи потрясающие ляжки совсем как глобусная пара, как две судьбы земного шара.
АПРЕЛЬ Я вспомню забытый апрель и вдруг саморанюсь газелью, в которой и ночи с капелью, и очи, в которых капель.
ТЫ Грущу о тебе, не любя идти не с тобой по судьбе, склоняю тебя без тебя, как будто склоняюсь к тебе.
«О, ЗАКРОЙ СВОИ…» «Бледные ноги» усатого Брюсова ныне немодные, малоприятные без коррективов поэта безусого: блудные, блюдные, блядные.
ЙОГИНЯ Йог лежал на гвоздях, как разиня, и не знал о лукавом гвозде, на котором подпольно йогиня упражнялась неведомо где.
БАБЬЁ На лица мужчин и под лица взирает бабьё втихаря, и ждёт конокрада царица, по-бабьи любя не царя.
ОДНОНОЧНИКИ Яркое и быстрое, как скерцо, утро окрылило оба сердца, поделив разлучные тела на четыре трепетных крыла.
ГОЛОСОВАТЬ О кандидатка в мэры, вновь я выпью за политлюбовь и урне предпочту кровать, чтоб голо (извини) совать.
МЕТАМОРФОЗА Курительная трубка вдруг преображается в подзорную, в которую я вижу вздорную былую будущность вокруг.
ЛЕС Запутавшись в душе моей певучей, куда он сам по доброй воле влез, растерянно завыл во мне дремучий заблудший и аукающий лес.
ВЕЛИМИРУ ХЛЕБНИКОВУ Ты строчка «Свобода приходит нагая», в которой так просто и так неcпроста звучат триедино, мой слух обжигая, свобода, пришествие и нагота.
ТВОРИТЕЛЬНЫЙ ПАДЕЖ Никто из наших летописцев, из пишущей братвы не предан родине как Гисцев и родиной, увы.
ЗАГАДКА Искони землица пахотная, а ещё лужайка бархатная, а ещё сторонка лапотная, даже с виду не прозападная.
ИХ ИДЕЯ Не разрушать, а разрусить, не потрясать, а потрусить, сбить с толку и свести с ума, чтобы разрушилась сама.
РОССИЯНИНУ Очищайся, друг мой, от советскости, как от красной ржавчины на светскости, и найдёшь под белой заскорузлостью то, что предки называли русскостью.
ДУША И УМ Когда пустеет на уме и полнится душа потерями, ей даже теремно в тюрьме, ему тюремно даже в тереме.
ШАПКА Шапка моя перед нищим, о боже, сразу узнала меня, хоть её в мусорный ящик давно, как старьё, выбросил я без предчувствия дрожи.
КАСПИЙСКОЕ МОРЕ Безумно и без памяти любя, о Каспий мой, я вечно забывал, что, может быть, и не было б тебя, когда б не Волга, если б не Урал.
ШТАНЫ Почти десятилетье, ах, я в демократии и в рынке как будто в розовых штанах, где ни карманов, ни ширинки.
ЛЕРМОНТОВ Он не любил цветы и не блудил, но каждый раз себя влюблял в Россию и к ней, превозмогая ностальгию, как Демон не к Тамаре приходил.
ЛИРА Когда не играется долго, я верю, что лира моя на тайном ремонте у бога, во власти его бытия.
О БЕДНАЯ МАМА… О бедная мама, как живо ты спишь, не просто молчишь, а напевно и миру своё пробужденье сулишь, как мёртвая в сказке царевна.
ПОСЛЕ ЖИЗНИ К прощенью склоняя людей, не к скорби, а только к прощенью, я буду простившею тенью скорбеть у могилы своей.
|
|
|
© khanmagomedovy |