Айдын Ханмагомедов. «В ритме танго». Махачкала, Издательство «Юпитер», 1994, 32 с.

  

Айдын Ханмагомедов – опальный дагестанский поэт, чьи стихи воспринимаются одними с любовью, другими с ненавистью. Преодолевая неимоверные трудности на пути к читателю, они приходят к нам, чтобы нежить и убаюкивать, чтобы нервировать и тревожить.

Табасаранец по национальности, Айдын Ханмагомедов не только творит на русском языке, но и вводит в него свои неологизмы: ушеслышец, двулепестковье, соловейня, предпервый, станговать, ошампаниться и другие.

Он не похож ни на кого другого, и не потому ли его творчество стоит особняком в дагестанской литературе, являясь её оторванной уникальной страницей?

«В ритме танго» – это седьмой прорыв неофициального автора к ценителям поэзии, которым он уже знаком по сборникам «Встречи» (1979), «С Дербентом в сердце» (1989), «Против течения» (1990), «День памяти» (1991), «Вереница четверостиший» (1992), «Любовь и родина» (1993).

Насим Тагиров

 

ТАНГО

Вы приглашаетесь, землячка-дагестанка,

не на лезгинку, извините, а на танго.

Пускай гарцуют наши души, как и ноги,

и изливаются в интимном диалоге.

Вы отступаете в прозрачном как нагая,

я приближаюсь, ваши груди настигая.

Здесь все атаки напрямую, а не с фланга,

вот почему я обожаю ритмы танго.

Вот настигаю и пружинюсь я невольно,

и ваша роза распускается подпольно.

Вы в этот миг не азиатка, не горянка,

а только женщина по имени беглянка.

В объятьях трепетных, на грани равновесья

вы настежь полностью и нараспашку весь я.

Мы и смущаемся людского окруженья,

и плавно валимся в кусты воображенья.

Но, к счастью, музыка спасительно смолкает,

мы содрогаемся, но нас никто не хает.

Смешная публика, перевернув пластинку,

танцует весело желанную лезгинку.

 

РЫБАЧКА

Мне полночный берег не обитель

и рыбачья лодка не кровать,

но с тобою, тангосочинитель,

я согласна нынче станговать.

В час, когда в заоблачье далёком

над селом зажмурится луна,

я коротким песенным намёком

докачусь от речки до окна.

Проскользну как ветер через щели,

по стеклу как дождик пробегу,

чтоб твою ревнивицу в постели

не встревожил клич на берегу.

Обратись во мраке в невидимку

и скорее к музыке речной,

чтоб успеть на танго и в обнимку

затеряться в полночи со мной.

 

ПЕВИЦА

Почему не поёшь ты, дербентка, мугам

о любви и печали?

Чтоб душевнее пелось молчащим губам,

поцелуй их вначале, мой милый.

Почему нескончаем, дербентка, мугам

о любви и печали?

Ты прильни в поцелуе к поющим губам,

чтоб они замолчали, мой милый.

 

НЕДОТРОГА

С тобою ни муки, ни скуки,

лишь губы пугливые и

твои тихоструйные руки

стекают за плечи мои.

С тобою ни зуда, ни блуда,

лишь грудь я целую твою,

как будто пьянящее чудо

из чашек бюстгальтера пью.

 

ПОЛУНОЧНИЦА

Мне будет пятнадцать в апреле,

я, видимо, слаще подруг,

меня в одиночной постели

съедает проклятый недуг.

Нутром осязаю невзгоды

и чувствую, слышу почти,

как требует святость свободы,

не можется ей взаперти.

Толпятся нагие ребята

в сознаньи распутном моём,

и третья подмышка объята

бездымным небесным огнём.

То зябко, то душно и жутко,

всё гуще сумбурная тьма,

раздумья упрямей рассудка

и медленно сводят с ума.

Терзаньям постельного ада

ни края, увы, ни конца,

я так нестерпимо не рада

отсутствию рядом самца.

Вот странная песнь за стеною,

вот кто-то расправил крыла.

О, делай что хочешь со мною,

мой ангел, была не была.

 

ЛИК

Размах бровей, улыбок полыханье

и ямочки на выпуклости щёк.

Абстрактный носик ровен, как дыханье,

и лоб под чёлкой ясен, как намёк.

Ресницы или птички-невелички

вовсю порхают над голубизной.

А взоры в безголосой перекличке

желают быть услышанными мной.

 

ТАЛЬЯНКА

Я играю только на тальянке,

не на таре и не на зурне,

оттого-то песни о горянке

слишком редко удаются мне.

Я стараюсь, но под нежной сенью

серьгоносных виноградных лоз

снова слышу вопреки хотенью

белое ауканье берёз.

Для души милее нет мотива

и в ответ я сам уже пою,

а дербентка слушает ревниво,

не приемлет музыку мою.

Хмурит брови, надувает щёки,

говорит, что я не однолюб,

и роняет вздохи, как упрёки,

из пунцовых лепестковых губ.

Чтобы как-то ублажить южанку,

я порой играю невпопад

и учусь настраивать тальянку

на восточный, на дербентский лад.

 

ВДВОЁМ НА МОРОЗЕ

Заледенел казачий Дон,

но на лице казачки снова

для двуозёрья голубого

не писан ледяной закон.

Сквозь белую горячку дня,

седого ветра хладнокровье

алеет вновь двулепестковье

так несезонно для меня.

На зимнем фоне на Дону

казачке и себе на радость

я вешнюю вкушаю сладость,

и алость, и голубизну.

 

РОМАНС

Я вновь и вновь влюбляюсь в вас,

но вы меня смешным подчас

не величайте, не величайте.

И торопливо каждый раз

меня с лазурью ваших глаз

не разлучайте, не разлучайте.

Гордыней вашей напоказ

меня хотя бы в этот раз

не огорчайте, не огорчайте.

И пленнику лазурных глаз

любить другую, но не вас

не поручайте, не поручайте.

Коль скажут вам, что я угас,

моё отсутствие при вас

не замечайте, не замечайте.

И втихомолку в поздний час

лазурное сиянье глаз

не омрачайте, не омрачайте.

 

ВСТРЕЧИ

В кошмарном и сладостно-тягостном сне

ты лёгким виденьем являешься мне.

Ни слова, ни звука тебе не дано,

как будто актрисе немого кино.

Мы оба носители мыслей святых

и оба не вправе озвучивать их.

Но заживо в память твою я зарыт,

не понят вначале, в конце не забыт.

В кошмарной и тягостно-сладкой ночи

ты лишь не кручинься, ты лишь не молчи.

И ты не забыта, и я не забыт –

пляши ж до упаду и смейся навзрыд!

 

РИТМЫ

Начинался день со зла,

но была

ты весёлой всякий раз

напоказ.

Все твердили заодно,

что давно

ты общаешься тайком

с пошляком.

Но и сплетня, что и за

и в глаза,

днём не трогала тебя,

теребя.

Лишь когда катился день

за плетень,

обнажала душу мгла

догола.

И в мечтах к тебе кто мил

приходил,

твой охаянный и твой

недневной.

Приходил он не за кем,

а затем,

чтобы вместе злую ночь

превозмочь.

 

У МОГИЛЫ ВАХИДА

Гнездится в газелях восточная страсть,

и сохнут по розам нарциссы,

и к лилиям тщетно стремятся припасть

влюблённые в них кипарисы.

Любовь и страданье, но вот при луне

и лик полуночницы шалой:

купается верхняя губка в вине,

а нижняя ждёт за пиалой.

Бакинские ночи, шальной пересвист

и пёстрое женское племя,

во всём узнаётся живой газелист,

сошедший под землю на время.

И там он, наверно, все дни напролёт

влюблённо слагает газели

и грешной красавице спать не даёт

в её непорочной постели.

В нём как-то иначе поёт соловей

о чём-то таинственно милом,

он редко ночует в могиле своей,

скитаясь по женским могилам.

 

 ТАБАСАРАНСКОЕ ТАНГО

Табасараночка, табасараночка,

давай мы встретимся сегодня раночко.

Ты не томи меня, табасаранчика,

который ждёт тебя у ресторанчика.

Я не загубленный, я не затасканный,

а недолюбленный, недообласканный.

В лице улыбочка, а в сердце раночка,

ты потанцуй со мной, табасараночка.

Табасараночка, табасараночка,

ты и землячка мне, и иностраночка.

Не сторонись меня, табасаранчика,

совсем не хищника и не тиранчика.

Я не загубленный, я не затасканный,

а недолюбленный, недообласканный.

В лице улыбочка, а в сердце раночка,

ты доласкай меня, табасараночка.

Табасараночка, табасараночка,

пусть будет весело, моя джейраночка.

Пусть льётся в рюмочки, но не из кранчика,

лаская слух и дух табасаранчика.

Я не загубленный, я не затасканный,

а недолюбленный, недообласканный.

В лице улыбочка, а в сердце раночка,

ты долюби меня, табасараночка.

 

ТАБАСАРАНСКАЯ ДУМА

Мы валенки видели в Табасаране,

мы брагу домашнюю пили и квас,

Звенел колокольчик, и быстрые сани

везли по ухабам заснеженным нас.

Мы ехали лесом, и ель на опушке

совсем как рязанская кланялась мне.

В ковровой сторонке звучали частушки,

и думалось мне о великой стране.

Я с радостью видел, как схожи народы,

и вновь говорил то шутя, то всерьёз,

что каждый из нас по причудам природы

и табасаранец, и великоросс.

Есть русские сказки, а в них самобранки,

ковры-самолёты и уйма вещей,

которые древние табасаранки

соткали по просьбе задонских князей.

 

НАД ЗЕМЛЁЙ

Серебристый волосок,

не перечь судьбе,

отвисел я честно срок,

милый, на тебе.

На небесном этаже

мучался в тоске,

ты со мной и сам уже

как на волоске.

Мне пора покинуть высь,

ибо я земной,

так что, милый, оборвись

и простись со мной.

Я хочу на луг в цветах

камнем полететь

и разбиться в пух и прах

о земную цветь.

 

ТРЕТЬЯ ЗАПОВЕДЬ

                                   Д. Самойлову

Важнее всё же возлюбить,

чем не украсть и не убить.

Ведь ясно: кто возлюбит, тот

не украдёт и не убьёт.

Он даже сам спасёт не раз

от вора и убийцы нас.

А мы, возлюбленные им,

от зла его не защитим.

Я буду глух, ты будешь нем,

мол, хватит и своих проблем.

А сами скрытно вновь и вновь

используем его любовь.

Когда-нибудь, как злой костёр,

возникнет в нас самоукор.

В его убийственном огне

ты не солжёшь, не скажешь мне:

«Ты не украл, ты не убил,

неважно, что не возлюбил».

 

УЧЕНИКАМ

Умейте жить и петь не на приколе,

не по указке чьей-то золотой.

Гораздо лучше горесть, но на воле,

чем радость под хозяйскою пятой.

Дикарка-роза, что у косогора,

ценнее пленной розы в цветнике.

Она цветёт не вдалеке от взора,

а только от надзора вдалеке.

 

БАКУ

Не за нефть этот город ценю я тайком,

не за рынки, что красочней мая,

а за то, что на птичьем базаре мирском

он всегда соловейня сплошная.

Не за солнечность мной почитается он,

не за прелести южного края,

а за то, что и в зимний вороний сезон

он всегда соловейня сплошная.

Он поёт спозаранку и вечно поёт,

он отходит ко сну, напевая.

В этом городе всё остальное не в счёт,

он всегда соловейня сплошная.

 

НЕОБУТЕРБРОД

Устарел бутерброд с ветчиной,

с осетриной и даже с икрой.

А тем более с маслом и сыром,

с колбасой и без жира, и с жиром.

Бутерброд я придумаю свой,

извините, он будет с халвой.

Неожиданный, фирменный, новый

и уже потому не хреновый.

 

ГРАФОМАНАМ

Да, вы талант, но бога ради

вместитесь весь в одной тетради.

А вы же в год пишите, гений,

до десяти стихотворений.

Довольно этого, поймите,

чтоб в бронзе ожить и в граните.

И лучше две строки вот эти,

чем том, что рвётся в туалете.

 

ЮБИЛЯРУ

Ты не рождён поэтом,

коллега по перу,

ты липнешь к верхсоветам

и вечно ко двору.

Придворному шакалу

наложат и нальют,

ты не влюблён в опалу,

в тревожный неуют.

Поэт всегда мятежен

и духом, и умом,

всегда инобережен

на берегу любом.

 

ДИССИДЕНТ

Снова ангела мгновениями

ощущаю я как прежде,

бродит он над сновидениями

в рваной облачной одежде.

Обнаруживаю в ангеле я

диссидентские причуды

и наличие евангелия,

как ни странно, от Иуды.

Он из сна не хочет выселиться,

и шуршат в руках страницы,

как осиновая виселица

над душой самоубийцы.

 

КОЕ-ЧТО О ЦВЕТАХ

Тоталитарен розовый цветник,

раз однодумен он и однолик,

ведь среди роз казённого спецхоза

немыслима любая антироза.

Пойдём за неказённостью на луг,

где маки меж ромашковых подруг

пестреют с васильками, чтя друг друга,

как дети разномыслящего луга.

 

ТЕАТРАЛЬНОЕ

Какой размах! Какая глубина!

Земля, как сцена, люди, как паяцы.

Усердствуют по части декораций,

зима и лето, осень и весна.

Любая роль берётся нарасхват

из цепких рук продюсера-плебея.

Сам режиссёр, любому друг и брат,

в спектакле занят в роли Фарисея.

Играет роль оратора болтун,

трус получает рыцаря награду.

И кривда гримируется под правду,

когда делами верховодит лгун.

Какой размах! Какой простор уму!

На сцене слитность грации и такта!

А я бестактен. Видно, потому

мне тяжко здесь и хочется антракта.

 

ВЕРА

Грабят во всю тебя миллионеры,

чревоугодники и лицемеры.

Нет у них родины, есть «Мерседесы»,

шлюхи, одетые будто принцессы.

Им и заморские блюда, и виски,

я же похлёбку хлебаю из миски,

счастлив, что ем не один, а с тобою,

матерь Россия – любовь моя с болью,

крестная мука и вера в спасенье,

вера в моё и твоё воскресенье.

 

ОТ ПУТЧА К ПУТЧУ

Я в августе выиграл бой,

но власть доверил путчистам

и вскоре забытый тобой

подвергся многим бесчинствам.

Копили дельцы капитал,

а я под бременем муки

два года к тебе простирал

на помощь звавшие руки.

Но вспомнила ты обо мне

за миг до путча второго,

и в грозном октябрьском огне

мы вместе боремся снова.

Дельцы убежали в кусты

трусливо, подло, цинично,

однако оставив мосты,

чтоб вновь вернуться двулично.

Прикроется маской шакал,

и волк наденет овчину,

но их негражданский оскал

мне виден как гражданину.

Я счастлив, что ты спасена,

светла опять и кипуча.

Ну что же, родная страна,

прощай до третьего путча.